Немецкий язык в философии: влияние и ключевые фигуры

О немецкой философии спорят часами. Одни не видят ни одного весомого достижения, считая слишком подчинённой другим наукам, другие ставят Гегеля, Канта и Хайдеггера в один ряд с Платоном и Сократом. В эти споры вдаваться не будем — подойдём филологически, с точки зрения языка: почему немецкий до сих пор считается одним из ведущих в философии и как учёные Германии смотрели на родной язык.

Почему немецкий — язык философии

Язык философии не похож и на тот, которым люди разговаривают, и на тот, на котором говорит наука. Если в общении информацию передают максимально понятно, а в науке — сохраняют максимально точно, то в философии язык — это процесс, это поиск истины, озвучивание мысли и её анализ одновременно. Смысл языка в философии не в информации, а в построении мысли, размышлении и рассуждении. Однако немецкая философия и тут пошла собственным путём.

Философская традиция Германии строилась на университетской работе. Если западноевропейские философы сопротивлялись накопительству знаний и предпочитали строить умозаключения в противовес научному мейнстриму, то немцы со свойственной прагматичностью и законопослушностью опирались на системы накопления знаний, на традиции исследований и обучения. Это вело к преемственности знаний, выстроенной системе проработки и анализа, структурности подходов и, как следствие, лёгкому и быстрому распространению.

Текст в немецкоязычной философии занимал центральное место. Распространялась наука в формате семинаров или комментариев, а последние невозможны без положенного в основание текста. Форма рассуждения, характерная традиция этого течения философии, также приводит к созданию (устного или письменного) текста, вокруг которого в дальнейшем строятся последующие рассуждения. Круг замыкается, количество текстов множится, материала для анализа становится больше — немецкая философская мысль становится распространённой ещё и за счёт массовости и масштабности.

Упомянутые “комментарии” — отдельный, пожалуй, жанр философских мыслей. Это сочинения философов, которые делятся размышлениями и рассуждениями по поводу конкретного текста. Это могла быть построчная расшифровка, когда философ решил подробно расписать, “что автор имел в виду”; спор с отдельными мыслями изначального текста; напротив, согласие и горячая поддержка. Базой для такого рода опусов становится именно текст, вербальное воплощение мысли.

Гегель и Ницше о языке

Философы раньше психологов осознали неразрывность языка и мышления человека, а потому считали себя обязанными разобраться в этой взаимосвязи, обозначить взаимовлияние и закономерности. 

Георг Гегель, к примеру, разработал целое учение о диалектическом мышлении. Разумеется, не обошёл он стороной и язык, на котором мышление и осуществляется.

Согласно гегелевскому учению, мир познаётся через разложение целого на противоположные, взаимоисключающие и даже противоборствующие части. Язык противоборствовал чувствам, умерщвлял и переводил в нечто почти материальное, точное и ощутимое, превращал в логичную и подвластную систематизации “материю”. И именно эта ощутимость и почти-материальность вызывает отклик в других, заставляет сопереживать. 

Язык — средство познания мира, знаковая система, шифрующая в сознании человека представления о вещах в мире. Чем больше знаков — слов — в сознании связано с вещью, тем более понятной и познанной эту вещь можно считать. Процесс, в котором эти знаки создаются в разуме человека, есть осознание и познание вещи, создание абстрактного образа, “самости” не только объективной, но и субъективной. Кроме знака, язык даёт вещи и имя, связывая абстрактный субъективный образ с объективной реальностью.

Однако кроме связывания вещи и знака Гегель рассматривал и обратный процесс: разрывание вещи и рассудочного представления о ней. Это называется пониманием вещи, и средством понимания, посредником между сознанием и вещью Гегель, опять же, называл язык.

Не обошёл стороной Гегель и грамматику, называя “началом логического образования”. Формат речи отражал форму мысли и систематизировал категории рассудочной деятельности, а следовательно, определял порядок изучения мира. А знание иностранных языков позволяло познать “дух и образованность” другого народа, его ценности и содержание картины мира.

Упомянем и другого немецкого философа, Фридриха Ницше. Тот считал, что философ обязан создавать собственные “концепты” — кластерные конструкты, дающие полное, точное и однозначное определение тому или иному явлению реальности. Нельзя доверять чужим концептам, так как они отображают чужой опыт.

Непереводимая немецкая философия

Философы остального мира, даже признавая заслуги немецких коллег, считают, что перевести их тексты невозможно. Профессиональные переводчики тут добавят, что это справедливо для любых текстов, но речь не об абсолютном следовании смыслу, а о строении суждений, которое перевести сложно. Переводы немецких философских текстов в лучшем случае считают компромиссом между читабельностью и точностью, и не в пользу последней. Отчего так происходит?

• немецкий умещает в одной морфеме сразу несколько значений — и род, и падеж, и число. Такие языки назвают флективными. Русский, например, тоже сюда относится, но умение подобное в разных наречиях проявляется неодинаково. Не всякий язык в состоянии точно (и при этом понятно) воспроизвести груду значений и нюансов, скомбиринованных в одном слове;
• философский язык жёстко отделён от других наук. Такая “герметичность” привела к тому, что устаревшие термины и конструкции уже вышли из употребления, а их современные замены (если, конечно, появились) не совпадают по значению с оригинальными до конца;
• немецкие философы отчасти гордятся труднопереводимостью — в их глазах подлинная философия обязана требовать усилий от читателя. Потому авторы склонны усложнять тексты, изобретать термины, справедливые для конкретных мыслей и идей. А также последовательно цитировать эти же неологизмы друг друга, подчёркивая преемственность и авторитетность мысли.

Немецкий язык, как и культура этой страны, склонен к структурности, логичности и последовательности, что подробно отобразилось в местных философских течениях. Вот только логика здесь своеобразная, и обывателю умозаключения стройными и последовательными не покажутся — спасибо неологизмам и постоянным отсылкам к другим текстам. Вот и получается, что перевести эту чёткость и логичность, сделав её при этом понятной человеку, выросшему в другой культуре и привыкшему к другой логичности, почти невозможно.

Некоторой отдушиной философы считают уже упомянутые комментарии, но вот загвоздка —  они лишь переработка изначального текста, субъективный перевод авторских мыслей. Пусть даже на тот же язык — комментатору ведь хотелось переобъяснить и рассказать по-другому отдельную мысль. И снова точность текста пропадает, стирается в пользу понятности.

Так или иначе, одна только попытка осмыслить философский текст уже засчитывается, уже позволяет считать себя частично философом.